Издательство «Астрель-СПб»

1. Экспозиция и завязка^* 

^*Экспозиция — представление. Завязка — начало конфликтного действия, конфликт.

К ебле я не имел никакого отношения до двадцати лет. Голых баб не видел. Во время экскурсии по пушкинским местам, в которую повезла меня, школьника, бабушка, незнакомая девушка коснулась меня грудью. Все, пиздец. Мне хватило на несколько лет...

Начштаба батальона выкинул нас чуть просчитавшись. Километров на 80. Леса дремучие. Район то ли Каргополя, то ли не помню уже чего. Где-то наверху карты. Варианта два. Либо, как последние лохи, переться по лесу и по болотам, без всякой надежды прийти по времени, либо идти вроде назад от цели, но в сторону тракта. Пошли назад.

На тракте сразу поймали 66-й ГАЗ с пехотинцем за рулем. Ему - крюк небольшой, скажет, что сломался, - и бутылка водки, а нам - уважение и взаимовыручка родов войск. Поехали.

Проехали деревуху в пять домов. Девушка в телогрейке и сапогах кирзовых - все почти как у нас, только без оружия - махнула рукой.

Глаза серые, блестящие. Ей в ту же сторону. Километров тридцать. В кабине нас трое - она, посередине, я и водила. Бойцы в кузове.

Дорог у нас ведь практически нет. Ехали мы, ехали, прижимался я к ней на ухабах, когда качало. Водила был модный молодец - у него стоял магнитофон и музыка была правильная. Серьезная, по тем временам. Цой, «Мы ждем перемен». Тогда все приличные люди это слушали и все ждали.

- Нравится вам? - спрашивал водитель, желая завести разговор.

Девушка молчала, как в рот воды. Сидит, смотрит на дорогу. И молчит.

- Может, вам «Комбинацию» поставить? - с какой-то скрытой неприязнью спросил у нее наш продвинутый водила.

А она даже голову не поворачивает в его сторону. Смотрит прямо перед собой. Разговор не клеился.

Едем. Так вот - дороги... Мостик через речушку-ручей представлял из себя накиданные бревна. Лес. Мох как ковер зеленый. Хвойный лес. Красивый. Мостик то ли смыло, то ли сгнил, но водила ехать через него отказался. И правильно отказался. Надо было рубить окрестные елки и накидывать бревна.

Солнышко. День как нарисованный. Молчунья тут выходит, смотрит на моих спешившихся бойцов, поворачивается ко мне и спрашивает:

- Ну что? Ебать-то вы меня будете? - Это были ее первые слова за всю дорогу. Других или не было, или я не помню.

Такая вот у меня смертельная сексуальная травма. Пришел тот самый северный пушной зверек. Пришел и сидит.

Я ж ехал - думал: «Вот, красота северная, волосы русые. Училка, наверное. Коров небось доить умеет и белку бить». Сложно объяснить гражданским, но я попробую.

Я ведь первое, что подумал, - подстава - подумал я. Какая не знаю, но испугался. Может, думаю, с зэками беглыми договорилась, и сейчас они налетят - будут нас рвать, и резать, и стрелять из берданок, чтоб завладеть, значит, оружием... И тут она телогрейку снимает, а у нее, а она, - она вся в татуировках. Это сейчас, понимаешь, тату модно. А тогда я их на бабах и представить не мог. Я ж лох с Москвы. В музыкальную школу ходил два года со скрипочкой и с бабушкой. И в школу искусств рисовать на недолго отдавали. Я ж жизни не знаю. Я ж старший сержант, и все. И даже нецелованный. У нас, бля, даже в танцевальном кружке брейка таких не было! А ведь самые продвинутые девки туда ходили. А эта? Она ж зэчка!

Я на нее как заново посмотрел. Вся в татуировках. А глаза серые. И блестят. И губы - яркие. Не накрашенные, а просто яркие, словно ягод поела. И она их, пересохшие, облизывает.

Осень. Солнце. Синее небо. Не жарко - не холодно. Хорошо.

Я ушел в лес. Забрал автоматы у своих. И сидел в стороне, заслав патрон в патронник. Потому что думал: а черт его знает, может, и подстава. Стопудово, подстава. Перемены вокруг. Перемены в пульсации вен, новые времена и новые борзые зэки, которые бегут через всю страну в отваливающиеся республики.

А может, думаю, вообще вражеская диверсия. Американская. А баба эта - из Лэнгли. И пока мои бойцы ее ебут - никто ж, бля, не отказался, никто, прикинь! - так вот, пока они ее ебут, крадутся ко мне, стойкому оловянному, «зеленые береты».

Бойцы мои, те кто не на ней, рубили елки: это было слышно по стуку топора. Я вот от елок отхалявил. Потому что был на посту.

Как дальше доехали и как дошли, не помню. Уже, честно говоря, забыл. Помню, что на моем докладе командующему начштаба лицо прятал, боясь, что я его застучу. А мне не до него было. У меня и сейчас стоит перед глазами. Как она смотрит прямо на меня, прямо мне в зрачки. Прямо, блядь, в глазное дно, и прямо, сука, в мозг, по глазному нерву, и остается там навсегда:

- Ну что? Ебать-то вы меня будете?

Четверо заболели триппером, но это уже неважно. Звучала даже версия, что это не эта прекрасная девушка их заразила, а сволочь водила-пехота болел. Поскольку он вторым был и наверняка, сука, в нее кончил, хотя договаривались же! О чем-то они там еще как-то и договаривались...

Хорошо. Было так. На 8 Марта, когда ты дарил своей сотруднице фаллоимитатор, я, значит... Я, значит, все поздравления по телефону посредством незатейливых или затейливых СМС-ок получила. А Восьмое марта я не люблю, надо сказать. Ромахи и коробки конфет - это как-то все... ну не то.

Встала я, значит, из кровати и думаю: «Ну что? Поеду по тем, кто хотел мне лично засвидетельствовать».

Таких, собственно говоря, набралось аж трое.

Бурят.

Телевизионный режиссер.

И слепой товарищ.

Первым был бурят. Поздравление прошло в теплой дружеской обстановке, длилось не долго. Зашла я, значит, к буряту домой. Бурят такой, с цветами и конфетами. Стесняется. Нижняя губа дрожит.

Только он, значит, приготовился прочесть восьмимартовский стих, как я его хвать за ширинку - и тащить в спальню. Цветы и конфеты остались в коридоре. Времени-то мало. Все заняло минут сорок. Я сейчас и не вспомню. Но незатейливо. С маслом и гондонами. Незатейливо - это значит без экспериментов над личностью. Как-то так, в кровати.

Я кончила быстро, два раза. Второй раз, надо сказать, даже громко постанывала, чтоб ему тоже приятно было. После чего приняла душ и уехала. Губа у него, когда провожал, не дрожала.

Еду я домой, с цветами и конфетами. Ну, думаю, неудобняк. Куда-то надо их девать - подарки. И тут мне в голову приходит гениальная идея: наконец-то мое блядство принесет пользу человечеству. Заезжаю в магазин, покупаю мандарины и сыр и с этим набором прусь к соседской бабушке на втором этаже.

Бабушка ужасно старенькая, одинокая и грустная, и подарки эти ее невероятно порадовали. «Ни хуя себе, - думаю я. - Мне пустяк, а бабке как приятно. Что ж, пусть под этой эгидой и пройдет все мое Восьмое марта».

Выпиваю дома чашку чая, чмокаю мужа в щеку и еду за вторым подарком.

Еду к телику. А ебаться-то уже не хочется. Хочется в срочном порядке получить цветы и конфеты и переться к следующей бабке. Надо сказать, что режиссер встретил меня подготовленным. Губа у него не дрожала, встречал он меня в одних трусах. Кончила быстро, стонать не стала, поскольку все мои мысли были заняты цветами и конфетами. Забрала подарки и еду, жутко довольная собой, с нечеловеческой улыбкой на лице. Покупаю мандарины и сыр. Кладу в пакет с конфетами, беру цветы и иду к еще одной соседской бабушке, на третьем этаже.

Соседская бабушка, что на третьем этаже, ужасно довольная, принимает подарки. Говорит, какая я прекрасная и замечательная, и муж-то у меня какой хороший, и семья у меня какая крепкая, и вообще нам всяческих успехов и здоровья.

Надо сказать, что в раж-то я вошла. На чай дома забила и отправилась за третьим подарком.

Поехала к слепому другу. Вхожу. Тот хмуро говорит, что цветы и конфеты на кухне, трогает волосы:

- Ебалась? - спрашивает.

- Нет.

- Пиздишь, - говорит он. - Волосы-то кудрявые. Какой я по счету?

- Третий.

Ну что, собственно говоря, поебаться - поебались, он очень хотел нарисовать меня, но я ужасно торопилась. Забрала ромахи и конфеты, по заведенной традиции, купила мандарины и сыр и отправилась к третьей бабушке. К соседке этажом выше. Интеллигентная, сухонькая старушка.

Вот.

Старушка подарки приняла с грустью и печалью в глазах и предложила выпить чаю. Сели пить чай, стали разговаривать - семья не семья, дети не дети. Я ее спрашиваю:

- Ну что ж вы совсем одна? Дети-то в праздник куда делись?

На что бабулечка, аккуратненько разглаживая скатерть на столе пальцами:

- Ну что вы, Анечка, есть у меня дети. Но они уже взрослые и, собственно говоря, мы друг другу уже чужие стали. Мне без них лучше. Детей-то я родила только потому, что муж мой очень хотел. А вот мужа я любила. Вы так сейчас любить не умеете. Совсем не понимаете, что такое, я ведь всю жизнь прям была ведь его вещью. Вам ведь не понять, с вашим молодецким задором, какое это удовольствие и счастье - быть чьей-то вещью. Захотел - в угол поставил, захотел - ебать понес. Захотел - еще что сотворил. И в этом невероятное счастье. А как он умер, я и жить перестала. А дети... что дети. Выросли, слава богу, живут, слава богу.

Собственно, вот и все. История меня ужасно заинтересовала, был в ней какой-то печальный подтекст, но настроение у меня было другое, я тихо собралась да слилась от бабки.

День-то подходил к концу. Сидела я на кухне в трусах, курила и думала - как же я великолепно провела Восьмое марта, которое, собственно, ненавижу! Ебаться - наебалась и бабулек осчастливила. И рассказать есть что, а главное - вспоминать приятно. А! Забыла совсем! Утром меня еще муж поздравлял. Тоже, собственно, выебал и подарил формочки для кексов.

Так что со всех сторон охуительней день вышел. Я соседским детям кексов напекла.

2. Развитие^*

^*Имеется ведь в виду развитие сюжета, а не просто какое-нибудь развитие.

А сюжет - дело темное. Вариантов объяснения термина много. Каждый уважающий себя писатель оставлял нам что-то в отеческое назидание. Чтобы мы такие были умные и красивые и ловко писали книжки. Или, что тоже возможно, чтобы правильно читали его произведения. Вот, например, один считал, что сюжет - это развитие характера героя. А герой, как известно, - это поступок.

В хорошем литературном произведении он предстает перед нами «ярким», «выпуклым», «живым», со всем многообразием изменяющихся под воздействием обстоятельств, причем не абы каких и плохо описанных, а весьма понятных читателю. Обстоятельства же бывают разные. К примеру.

Волосы у нее были крашенные перьями. Я не специалист, но, по-моему, это так называется. То есть вся голова темная, а пряди отдельные белые. Вид у нее был, надо сказать, странный. Агрессивная, довольно короткая сзади стрижка, так что на шее даже был трогательный ежик, и длинная впереди челка, и застенчивые глаза. И вся она какая-то добрая, хорошая и очень-очень-очень спокойная. Не замедленная, не тормоз, а спокойная. Такое спокойствие может идти только изнутри. Не потому что сегодня все хорошо: И погода хорошо, и компания хорошо, и работа хорошо, и родители, и все-все-все, и еще выпили, и от этого тоже хорошо, а потому что живет что-то внутри. Какая-то тихая сила. Тем более что она не пила совсем.

Она вышла из кухни, где мы сидели. И тут подруга ее, понизив голос до шепота, стала нам шептать, что влагалище у нее какое-то не такое. Ей трахаться больно.

- Какое, - спрашивали мы, - влагалище?

- Такое, - отвечала она нам, двум одноклассникам ее мужа, - кривое. Ну, то ли кривое, то ли узкое, в общем - больно ей. Пробовала раза три, всякий раз так больно, что больше не хочет. А надо ведь!

- Надо, - согласились мы. - А может, и не надо, - через одинаковую паузу повторили оба опять.

- Надо-надо! - утвердительно кивнула подруга, жена моего одноклассника.

Кристина пришла обратно, и мы продолжили наш разговор, посвященный сбору на рыбалку в Астрахань. Это то единственное, но самое надежное, что нас объединяет в жизни. Две вещи: разговоры о рыбалке в Астрахани и сама рыбалка в Астрахани. Больше нам говорить было не о чем.

Ехать мы собиралась через пару недель. За две недели произошло вот что.

Наш общий товарищ, не одноклассник, а друг по спортивной секции, взял на себя тяжкий труд. Или не взял, а было поручено. Ольга за помощь бралась серьезно. Уж помогала подруге как могла.

Была выделена ему та самая кухня. Постельное белье и наволочка. Была выделена Кристина. Была попытка помощи бедной женщине. Попытка не удалась. Больно, и пиздец.

Жалко, короче, Кристину - слов нет.

Второе событие - Кристина попросила, чтобы взяли ее с собой на рыбалку. Отпуск на работе дали внезапно. А вариантов никаких. Ну мы и взяли.

В домике было две комнаты. В каждой по две кровати. В одной поселились славные мои одноклассники, впрочем, это неважно... Меня поселили с Кристиной.

А она спокойная-спокойная. Чай пьет спокойно, по сторонам смотрит - спокойно. Говорит спокойно. Раздевается спокойно. Одеялом накрывается спокойно.

Я что-то умничаю-умничаю, на кровать к ней сажусь. Поговорить. А она, спокойно:

- Презервативы есть?

Презерватив был. Один.

Я, поймите правильно, не собирался. И никто не собирался. Хотите - верьте, хотите - нет. То есть хотелось, конечно. Но абстрактно хотелось. Она приятная. Но не собирался я. Если бы собирался, я бы купил презервативов. А так один был - случайный. А это глушь и остров. И мы тут на двенадцать дней. И там купить негде. То есть вообще. Хоть три дня скачи, ни до одного презерватива не доскачешь.

- Тебе правда больно? - спрашиваю я у нее. Надо же чего-то спросить. Или не надо - неважно.

- Правда, - говорит она.

Я, блядь, был нежен. Нежен и осторожен. Я ее гладил. Обнимал. Целовал. И уж тут мне хотелось. Хотелось так, что хоть тарелки бей. И надел я этот презерватив. И засовываю, а сам спрашиваю:

- Больно?

- Нет, - говорит, - не больно. - Спокойно так говорит. Как будто у нее не хуй в кривом неправильном влагалище, а стригут ножницами в парикмахерской и волос дернули.

- А приятно? - спрашиваю я.

- Нормально вроде, - отвечает она.

- Прям нормально и нигде не больно?

Она подумала-подумал и говорит:

- Нет. Не больно.

Ну, я подвигался чуть-чуть. Туда-сюда. Она лежит. Никому не больно. Хули делать-то дальше?

Вынул, снял презерватив. Сижу на кровати.

- Сделай мне минет, - говорю.

- А научишь?

- Как?

- Ну покажи как, на пальце. - И дает мне свой палец. Указательный. Я посмотрел на ее палец. Хуйня какая, думаю. Что, у всех четырех, включая друга по секции, такие здоровые члены, что со всеми больно, а со мной не больно? И палец еще этот. Это ж не палец, а член как бы. А мне как бы член в рот брать и как бы показывать - ну никак.

- Давай ты целуй его, а я тебе говорить буду, как и что.

Кристина не настаивала, легла и давай, значит, меня ртом по-всякому трогать. Тоже, я скажу, ну прикольно, ну приятно, ну и все. Посидели мы так еще чуть, да и спать я лег.

А презервативов больше нет. У друзей спрашивать - значит палиться. А у меня - репутация, и у нее - репутация.

Ночью мы уже вместе не были. По ночам мы вчетвером ходили с фонарями и острогами и били сазанов и сомов. И, надо сказать, лучшие человеческие качества проявились в Кристине. И нервы не сдают раньше времени, и терпение есть. И азарт. И... да чего я буду рассказывать. Кто не знает, о чем речь, когда небо звездное и ночь на заполошной, разливающейся реке, и заливные луга, и фонарем в темноте ты утыкаешься в рыбу, которая стоит в водной толще... и тихо вокруг... и ты держишь ее, рыбы, глаза в луче света и потихоньку подходишь с острогой... Это красиво, мать вашу. Это по-настоящему красиво.

Каждый вечер приезжали все новые и новые наши друзья. Компания разрослась. Приехал бабник Кирилл.

- Это та, - спрашивает, - которой больно?

- Да, - говорим, - та.

Приехал Тимур.

- Это та, - говорит, - которой больно?.. - Ну, понятно, короче.

Уехали мы в палатки, на острова, потом. И спали уж в разных. И дел было полно. Рыбалка-то шла. Пока рыба, пока костры, пока посуда, пока попиздеть... А нас человек пятнадцать уже.

Обратно ехали вчетвером снова. Мы с Кристиной на заднем сиденье. Мы не разговаривали.

Она типа спала у меня на коленях. Я типа тоже дремал. Дрочил ее триста километров, от Астрахани до Волгограда. А от Волгограда до Москвы, с перерывами на заправку только, она мне сосала. Я в шортах был. Не снимая шорт, вытащив член из штанины.

А эти два впереди всю дорогу о чем-то разговаривали. Мы ж по году не видимся. Им было о чем поговорить. Они думали, что мы спим.

Мне кончать было нельзя, я, когда кончаю - дергаюсь сильно. Восемь часов с двумя перерывами. Как в бреду. Как во сне. Может, и именно что во сне. Я просто спал, а член мой был у нее во рту. Она просто спала, а во рту у нее был мой член.

Через три месяца она вышла замуж за Тимура.

- Никто просто ебаться в этой стране не умеет, - гордо заявил нам с Кириллом Тимур. - Я с ней трахаюсь, и ей не больно.

- У тебя просто член маленький, а у всех «тех» был нормальный, - сказали почему-то мы вдвоем с Кирриллом и засмеялись.

- Суки, - сказал Тимур и тоже засмеялся.

Мы ушли от них. Идем с Кирюхой по улице.

- Мы же оба пошутили, правда? - спросил меня Кирилл.

- Ясен хуй, - ответил я. Странно, что я тоже хотел это спросить.

Была ночь. Мы сели по машинам и разъехались.

Вот. Это достаточно подробно описанные обстоятельства, как мне кажется. Можно было бы, конечно, написать: сосала мне однажды восемь часов одна девушка в машине. И что? Где выпуклые и живые герои и их характеры? Что бы вы поняли о героях и обстоятельствах? Ничего. То-то.

Да, кстати, ничего там не кривое и вполне даже правильное, а то я забыл об этом написать.

У каждого есть любимая история. Ты в этой истории всегда герой. И смешной такой, и ловкий. Хотя это, может, только тебе так кажется. А другим эта история не нравится. И им ты не кажешься героическим и смешным... Неприятно, да?

Моя вот любимая история - про бурята.

Именно потому, что в ней я кажусь себе ловкой и неотразимой. И потому что она про то, что меня раззадоривать - не надо. Потому что меня раззадорить - плевое дело.

Завести меня можно с полпинка. То есть раззадорить. Вот ляпнет кто-нибудь ерунду. Ляпнет и забудет. А я завелась. Раззадорилась. А уж если я раззадорилась, тут уж туши свет. Тут уж меня уже не остановить, страсть как я люблю показательные выступления.

Так вот, бурят. Надо ж рассказать, откуда он взялся за три дня до Восьмого марта.

Пошли мы с моей давней подружкой в суши-бар. Пожрать и за жизнь поговорить. Я ем, она жалится. Ах, мол, и ох, мол. Мужики все козлы и засранцы. Жизни от них никакой нет. А без них жизни нет и подавно. Вот у нее бойфренд - козел. Любовник - засранец. И живет она в полной жопе... И все в этом духе. Она, значит, жалится, я жую.

И тут к нам приятель наш присоединился. Приперся нежданно-негаданно, уселся, новостей просит.

А он такой забавный, этот наш приятель, неравнодушен ко мне лет десять, как минимум. Смотрит, такой, на меня долгими взглядами. Хочет. Трогает легонько, то за руку, то за ногу. Но не более того. И доводит себя фактически до состояния аффекта, выслушивая мои очередные истории.

Вот и в этот раз завелся: расскажи, да расскажи, что у тебя, как, а главное, с кем и сколько раз. А мне что, жалко рассказать, если люди просят? Нет, не жалко!

Ну я и рассказываю, что да с кем. И сколько раз. А не виделись мы прилично. Историй за это время накопилось достаточно. И вот я рассказываю, значит, рассказываю. У приятеля глаза все больше и больше становятся. А подружка все мрачнеет и мрачнеет.

- Ну разве можно быть такой блядью?! - в восторге заорал наш приятель. А у самого эрекция такая, что ведро вешать можно.

- Можно, - отвечаю. - Не знаю, нужно ли. Но вот можно - это точно. Зуб даю.

А подруга моя задумчиво так волосы на пальце покрутила и спрашивает:

- Ты мне вот что скажи. Ты же маленькое, с тоненькими ручками, с одним только намеком на грудь, похожее на что угодно, только не на женщину существо. Как, отвечай, как ты с этими шикарными данными умудряешься клеить такое количество не самых убогих людей? Чем, чем ты их берешь? Интеллектом?

- Не интеллектом, дура, а молодецким задором, - отвечаю. - Главное - вызвать интерес.

- Не верю я тебе, - говорит подруга. - Сомнительная это технология - на интерес.

- Ах, так? Ну учись, пока я живая! Выбирай!

Вот уж раззадорила она меня. Не на шутку. То есть можно было бы и промолчать. Можно было бы показательных выступлений и не устраивать вовсе. Но пионерский задор мой впереди планеты всей скачет. И здраво рассуждать мне решительно не дает.

Выбрала моя подруга официанта. Того, что наш стол обслуживал. Тоже мне, недоступная цель! Такой мальчик лет двадцати, то ли бурят, то ли калмык, а может, и вообще кореец. Черт его знает. Лицо такое странное - высокие скулы, глаза чуть раскосые, а губы тонкие. В общем, странное лицо.

- Этот, - говорит. И пальцем на него показывает. И довольная такая, аж светится, дура.

- Угу, - отвечаю. - Этот так этот.

Сижу себе, суши доедаю. А мои дыхание затаили. Наблюдают.

- Ну чего? - не выдержал приятель. - Чего ты ничего не делаешь. Чего ты жрешь-то? Чего глазки не строишь? Какой тут, на хуй, интерес, если ты на него даже не посмотрела толком!

- Ладно, - отвечаю. - А теперь, фраера, - цирковые номера!

И прошу счет.

Приносит нам бурят счет, а я его беру и пишу на нем: «Очень хотелось бы посмотреть вашу подсобку!» Имя и телефон. Кладу деньги и отдаю.

Подруга с дружком охуели невероятно. Глаза выкатили, нервным смехом засмеялись.

- Не позвонит он никогда, этот бурят, - говорит подруга.

- Посмотрим, - отвечаю. На том и распрощались.

На следующий день ровно в 12.00 - звонок на мобильный.

- Это, - говорят, - Михаил.

- Какой еще Михаил?

- Ну, тот, - говорят, стесняясь, - из подсобки. Готов эту самую подсобку показать. Во всей красе.

Ох, как я собой довольна была в тот момент - не описать. Глупо, конечно. Но приятно. Да так, что хочется себя Тарзаном в грудь лупить и орать: «Не позвонит? Это мне-то? Это он-то?»

В общем, выяснила я, где этот подсобочник живет, прикинула, сколько времени до работы есть, и отправилась.

Пришла по назначенному адресу. А там меня бурят встречает, весь при параде, разве что галстук забыл надеть. Смущается, предлагает чаю.

- Чаю? - говорю. - Ну давай чаю.

Вот ведь, блядь, все такие воспитанные. Приличные. Как будто не ясно им, зачем я приехала. Чаи вздумал распивать. Драгоценное время терять. А потом, чаи гонять - значит разговаривать. А о чем мне с незнакомым бурятом говорить. Совершенно не о чем.

Ладно, думаю: «Оргазм утопающего - дело рук самого утопающего». Иду на кухню. Достаю из сумки презервативы и масло. Кладу на стол.

- Это, - говорю, - к чаю.

Бурят краской залился, глаза потупил.

- Чего это ты? - спрашиваю. - Чай никогда не пил? Давай вот я пока чай наливать буду, а ты раздевайся давай.

Он рубашку расстегивает, а сам на масло косится.

- Не переживай, - говорю. - Масло в чаепитиях продукт незаменимый. Я тебе сейчас покажу.

В общем, попили мы чаю на кухонном столе. Пару раз. В ходе распивания чая выяснилось, что член у бурята маленький. Просто малыш. И невероятной красоты живот. Такой, на который можно часами смотреть. Как стиральная доска.

И кончает бурят с выражением полного умиротворения на лице. Как ребенок-грудничок, когда засыпает.

Ох, выражение лица - это тема отдельная. Вернее, главная. Потому как не знаю, кому что больше во время секса нравится, а мне - смотреть.

Секс ведь как таковой, с физиологической стороны, если глянуть, меня не сильно интересует. То есть нет, удовольствие я получаю, ты не подумай. Более чем. Только я такое же удовольствие могу получить и без посторонней помощи, не прикладывая к этому буквально никаких усилий. В любой момент времени и при любых погодных условиях. Да и технически одна ебля от другой ничем таким разительно не отличается. Ну у одного член длиннее, у другого короче. Один сзади любит, другой в рот. Вот и вся тебе разница.

Поэтому интересно мне смотреть, как люди ебутся. Ага. В особенности, как кончают. Потому что строить из себя можно что угодно, пока на тебе штаны. А когда ты голый, да возбужденный, тут уж ты, голубчик, - настоящий и во всей красе. Хотя есть, конечно, и такие, которые, даже когда трахаются, кого-то из себя корежат. Но вот когда ты кончаешь, ты - это только ты. Какой есть. Без прикрас.

Ты себе даже представить не можешь, какие разные, какие странные лица у людей во время оргазма! Бывают ужасно сосредоточенные. Бывают такие, как будто сейчас заплачут. Был даже один товарищ с таким, знаешь, лицом... как у убийцы. Он когда кончал, его так перекосило, что я даже испугалась. Думала, ударит. Или убьет.

Ну вот, а бурят мой кончал, как будто на него неземная благодать снизошла. Такое выражение было - детское, умиротворенное. Прямо хоть картины пиши. Про спящих невинных мальчиков. В общем, хорошее лицо. Интересно было смотреть. Я осталась довольна.

Распивание чая продолжилось в спальне. Потом в душе. Или в душе, потом в спальне... Не суть важно.

Очень бурят старался. И очень собой гордился, потому как кончала я без конца и края, как мартовская кошка. От этого мой азиатский товарищ чувствовал себя всемогущим богом секса и был сам себе приятен. Даже немного краснел от удовольствия.

А потом он запыхтел. Ну, так, знаешь, тяжело задышал. Ручки от напряжения стали дрожать. Устал парень. В прямом смысле - заебался.

- Ладно, - говорю, - молодежь... Заканчиваем марафон. А то помрешь на финише. Что я с тобой делать тогда буду?

Молодежь застеснялась, но с меня послушно слезла. И вздоха облегчения сдержать не смогла.

Лежу в кровати, смотрю на бурята. А тот полуживой, но довольный-довольный. И опять стесняется. Одеяло аж до подбородка натянул, ручки по бокам сложил, что дальше делать, явно не знает.

- Привет, - говорю я подруге в телефонную трубку. - Ну как ты там со своими козлами и засранцами? Кстати, ты вот все мой принцип «на интерес» сомнению подвергала. А зря, мать, зря. Потому как работает он безотказно. Вот, например, мой новый товарищ привет тебе передать хочет.

И даю трубку буряту.

- Здравствуйте, - говорит. - Ну да, из ресторана. Из подсобки.

- Сука, - сказала подруга и бросила трубку.

Что она этим хотела сказать - неясно.

Такая вот история. Можно, конечно, было и телефонным звонком ограничиться. Но я, во-первых, девушка основательная, люблю дело до конца довести. А во-вторых, задор и страсть к показательным выступлениям не дают мне никогда вовремя остановиться. И нечего меня потом сукой называть. Сами, знаете ли, раззадорили.

Пока я одевалась, бурят мне рассказывал, что икра летучей рыбы в роллах вовсе не икра летучей рыбы, а икра креветки. И что гунканы лучше не есть - яйца эти перепелиные лежат у них по черт знает сколько. И что в целях экономии продуктов в «Калифорнию» кладут много майонеза, а крабовое мясо достают из банок, оно не свежее, а маринованное. Я ж говорила, незачем с незнакомыми официантами беседы вести. И не о чем.

Кстати, после его рассказов я какое-то время не ходила в суши-бар. Не потому что стеснялась. А потому что эти уроды там маринованное крабовое мясо заливают несвежими яйцами и посыпают икрой креветки. Жесть...