Издательство «Астрель-СПб»

Время ускоряется. Ускоряется текст. Никогда не было такого количества направлений, форм, не было такого выбора у читателя, таких возможностей у автора. Чтобы немного разобраться в происходящем, мы решились попросить ответить на вопросы авторов, которые создают не эхо советской прозы, а литературу, которая дышит сегодняшним днем.

Дарья Бобылёва — автор, который умеет удивлять, органично сплетающий жанры, направления, виртуозно владеющий композицией и... ее тексты точно не про то, что было когда-то. Это все с нами, это все про сейчас.

— Ваш читатель — кто он?

Если честно, этот вопрос всегда был для меня самым сложным из стандартных. Очевидно, мой читатель — это человек, хотя и в этом я не уверена — мало ли, кто по ночам листает книги в безлюдных залах закрытых магазинов. Могу с относительной уверенностью сказать одно: у меня с моим читателем сходная картина мира. Нам тесно в реальности, и мы любим всякое разное, всякое странное. Каждый автор пишет такие книги, которые сам хотел бы прочитать, и притягивает своими историями тех, кто в чем-то на него похож.

— Насколько изменилась бы ваша жизнь, если бы приходилось, как когда-то, печатать на машинке, подавать в журналы и издательства первый экземпляр на специальной бумаге?

Ну, я училась печатать именно на пишущей машинке (и расколотила немало компьютерных клавиатур, переучиваясь), помню шуршание копировальной бумаги и, наверное, до сих пор умею правильно заправлять в машинку ленту. С «толстыми» журналами я тоже имела дело — не только подавала туда тексты, но и работала там, «сидела на самотеке», то есть читала рукописи неизвестных авторов, присланные распечатанными по почте. Да, в литературных журналах рукописи ноунеймов читают, это неправда, что попасть туда «с улицы» нельзя. Редакции этих журналов вообще были такими удивительными обломками прошлого, с еле уловимой атмосферой советского учреждения и редакторами, которые, сидя за столом в пальто, потому что опять проблемы с отоплением, продолжали искренне верить в свою эфемерную значимость… Так что, думаю, моя жизнь не очень изменилась бы. Это же все мне практически как родное.

— Раньше читали книги при свечах, сосредоточившись: пойду-ка — именно почитать. А не между делом — пролистать что-то между станциями в метро. Как изменение алгоритма чтения отражается в том, что вы создаете?

Никак. Эта мозаичность восприятия текста, на которую сейчас принято сетовать, наоборот мне на руку. Я сама всегда любила так читать: кусок из начала, кусок из середины, о, а вот интересный фрагмент, изучим повнимательнее… Уверяю вас, книга, прочитанная вот так, по кусочкам, порой запоминается лучше, чем книга, прочитанная обычным «линейным» методом.

И пишу я так же, выстраиваю сюжет нелинейно, пользуюсь монтажной техникой, составляю большую историю из множества мелких, вполне самостоятельных, но перекликающихся и сплетающихся между собой. Они как кусочки мозаики, из которых постепенно возникает единая картина. Мне всегда казалось, что так интереснее – читатель тоже втягивается в игру, и они с автором как будто складывают паззл вместе.

— С чем связано то, что современный автор куда меньше бережет читателя? На том, что не так давно уходило в область умолчания, сегодня в литературе — акцент. Читатель стал более терпелив?

Меняется общество, меняются представления о норме, сдвигаются границы допустимого. Это естественный процесс, тут нет никакого умышленного «развращения» и сдвигания пресловутых «окон» (а бедняга Овертон вообще другое имел в виду). И искусство не может оставаться в стороне и ханжески задергивать шторки на острых и спорных моментах — хоть некоторые и пытаются заставить его так делать. Литература не может не откликаться на то, что происходит в обществе и мире. И читатель не стал более терпелив – наоборот, он весьма нетерпеливо требует, чтобы ему рассказывали о том, что его волнует, а не показывали с рейтингом 0+, как «птичка оправила бюстик и, обнимая ромашку, кушает манную кашку»…

— Обратное. Читатель стал более требователен к правам и этике. Вы это учитываете?

Специфика жанра не позволяет: в моих рассказах регулярно кого-нибудь едят. И это еще я считаюсь одним из самых гуманных авторов в отечественном хорроре. Но вообще я положительно отношусь к тому, что люди стали больше задумываться о правах личности, эмпатии, принятии других, непохожих. Ведь, собственно, об этом я и пишу — о встречах людей с некими иными, чуждыми существами, о мучительной невозможности понять друг друга, о конфликтах и бедах, к которым чаще всего приводит не злой умысел с той или другой стороны, а непонимание, цепочка недоразумений.

— Его величество маркетинг — как он изменил писательское ремесло (конечно же, не творчество) в вашем случае?

Не знаю. Я о маркетинге, честно говоря, имею самое смутное представление. Пусть им занимаются специально обученные люди, а я буду делать то, в чем худо-бедно разбираюсь — писать тексты.

— Каковы главные болезни современного текста?

Автофикшн. Признаюсь уже наконец: я не люблю автофикшн. Современная литература обросла им, как корабль раковинами, и в каждой раковине сидит, надежно укрывшись от всех реальных и воображаемых миров, автор и на все лады повторяет: «я, я, я, я, а вот мои ранки, а вот мои болячки, ковырнешь – кровь пойдет…» Дневники, человеческие документы с терапевтическим эффектом для пишущего, собирающие тонны лайков посты в соцсетях, уникальный жизненный опыт, о котором действительно бывает интересно читать, — это все понятно. Но чаще всего автофикшн состоит из «я, я, я» — и только.

ШОРТ:

— Люди меняются? (да/нет)
Да

— Авторы становятся искуснее? (да/нет)
Да

— Расставьте по убыванию силы воздействия эти словоцентричные жанры:
Кино
Литература
Сериалы
Театр
Компьютерные игры

Создатель цикла интервью «Симптомы современной прозы»: Александр Прокопович, главный редактор издательства «Астрель-СПб».